Оцифровали пособия #КГБ #СССР по подрывной работе против националистических движений: украинских, еврейских, белорусских, литовских... 12 учебников и даже реферат с отзывом на него «учёных» можно скачать по ссылке. Конечно же на русском (каком же ещё?) языке: https://avr.org.ua/?idUpCat=2727
Мій авторский курс виховання молоді високо Морального духу нації на базі теологічного світогляду і моралі, шляхом ПОВЕРНЕННЯ До Морально - етичних ціннот іудейсько-християнського монотеїзму, як це зробив Великий Америуанській народ США , який проголосив в своєму Гімні, і Конституції священну клятву : In God We Trust !
Шукати в цьому блозі
четвер, 27 січня 2022 р.
неділя, 23 січня 2022 р.
Выбор креста
Был один простодушный поселянин, который жил трудами рук своих, но зарабатывал очень мало: едва доставало ему, чем прокормить себя и семью свою. Раз пошёл он к берегу моря, присел на камень и стал смотреть, как к пристани подходили большие корабли с богатыми товарами, и как потом эти товары выгружали и везли в город для продажи. И запала ему в голову грешная мысль: «Зачем Господь одним людям послал богатство и всякое довольство, а других оставил жить в бедности?» И начал он роптать на свою горемычную долю.
Между тем полуденное солнце сильно пекло; бедняка стала одолевать дремота, и он незаметно заснул. И снится ему, что стоит он у подошвы высокой горы; подходит к нему почтенный старец с длинною бородою и говорит ему:
— Иди за мной!
Он послушался и пошёл за ним. Долго они шли и, наконец, пришли на такое место, где лежало великое множество крестов всякого вида и различной величины. Были кресты большие и малые, золотые и серебряные, медные и железные, каменные и деревянные. И говорит ему старец:
— Видишь, сколько здесь крестов? Выбирай себе любой и неси его на вершину той самой горы, которую ты видел пред собой.
Взглянул наш простец на золотой крест: такой он красивый, точно красное солнышко блестит. Понравился ему этот крест, и он хотел взять его на плечи, но сколько ни трудился, не мог этот крест не только поднять, но и с места сдвинуть.
— Нет, — говорит ему старец, — видно, не внести тебе этого креста на гору. Бери другой — серебряный. Может быть, он будет по силам.
Взял простец серебряный крест. Этот был, правда, легче золотого, но всё-таки и с ним он ничего не мог поделать. То же было и с медным, и с железным, и с каменным крестами.
— Нечего делать, — говорит ему старец, — бери один из деревянных крестов.
Тогда взял себе простец самый малый из деревянных крестов и легко и скоро отнёс его на ту гору. Обрадовался он, что нашёл, наконец, один крест по своим силам, и спросил своего спутника:
— А какая награда мне будет за это?
— Чтобы ты сам рассудил, чем наградить тебя, — отвечал ему тот, — я открою тебе, что это за кресты, которые ты видел. Золотой крест, который так тебе сначала приглянулся, — это царский крест. Ты себе думаешь: как хорошо и легко быть царём. А того не соображаешь, что царская власть — самый тяжёлый крест. А серебряный крест — это крест всех тех, кто властью облечён, — это крест пастырей Церкви Божией, крест ближайших слуг царёвых. У всех них тоже много забот и скорбей. Медный крест — это крест всех тех, кому Бог богатство послал. Ты вот им завидуешь и думаешь, какие они счастливые. А богатым тяжелее жить, чем тебе. Тебе, после своих трудов, можно спокойно уснуть: никто не тронет твоей убогой хаты и твоего малого добра. А богатый человек всегда — и днём и ночью — боится, как бы кто-нибудь не обманул его, не обокрал, не поджёг его дом. Кроме того, богатый за богатство своё ответ Богу даст: как он своё богатство употребляет. А случится беда — обнищает богач: сколько скорбей тогда на него обрушится! А вот железный крест — это крест людей военных. Порасспроси тех, которые бывали на войне, и они скажут тебе, как им часто приходилось проводить ночи на голой, сырой земле, терпеть голод и холод. Каменный крест — это крест людей торговых. Тебе нравится их жизнь, потому что им не приходится работать, как тебе? Но разве не бывает, что едет купец за море, тратит весь свой капитал на товар, а товар весь гибнет от кораблекрушения, и возвращается несчастный купец домой совершенным бедняком? А вот деревянный крест, который ты так легко внёс на гору, это и есть твой крест. Ты жаловался, что жизнь у тебя трудная, а теперь вот видишь, что она гораздо легче, чем жизнь других людей. Знал сердцеведец Господь, что во всяком другом звании и положении ты погубил бы свою душу, вот Он и дал тебе крест самый смиренный, самый лёгкий — крест деревянный. Итак, ступай и не ропщи на Господа Бога за свою бедную долю. Господь даёт каждому крест по его силам — сколько кто может снести.
При последних словах старца поселянин проснулся, поблагодарил Бога за вразумительный сон и с того времени никогда больше не роптал на Бога.
субота, 22 січня 2022 р.
Болезнь проявляется в теле, но зарождается в духе
Чудодейственный бульон.
Как-то раз Баал Шем Тов проходил через город, в котором жил один человек, тяжело заболевший. Известие о прибытии Бешта(1) распространилось быстро, и врач, лечивший этого больного, попросил знаменитого целителя посетить пациента.
Зайдя к больному, Бешт в течение нескольких секунд на него смотрел и затем, обратившись к его жене, велел приготовить для мужа куриный бульон. Больной отхлебнул немного густого навара и, сразу оживившись, заговорил. Бешт побыл с ним несколько часов, и за это время к человеку вернулись силы.
Когда Бешт собрался уходить, врач попросил уделить ему несколько минут.
— Этот человек был на пороге смерти, — сказал врач, — я ничем не мог ему помочь, и уж тем более не мог его исцелить какой-то куриный бульон. Как вам это удалось?
— Болезнь проявляется в теле, но зарождается в духе, — ответил Бешт. — Вы лечили тело, а я заглянул в душу. Если человек использует свое тело безбожно, — если он безрассуден в действиях, груб в словах, нарушает мицвос(2) и дерек эрец(3), — его дух страдает и не может поддерживать тело как следует. Именно это произошло с вашим пациентом. Но я обратился к его душе и побудил ее уклониться от себялюбия и обратиться к бескорыстию. Душа согласилась, и тело вновь обрело здоровье.
— А что же бульон? — спросил доктор.
Бешт улыбнулся и, пожав плечами, удалился.
1. Бешт — акроним имени Баал Шем Тов.
2. Мицвос— Божьи заповеди.
3. Дерек эрец (буквально «путь мира») — благие дела, которые не упомянуты Богом в Заповедях (мицвос). К деяниям, которые ребе выделили как дерекэрец, относятся учтивость (Брахот 6b), чистоплотность (Авода Зара 20b), почтение к женщинам {Шаббат 10b), почтение к родителям и учителям (Санхедрин 100b), воздержание от грубой речи (Песах За) и благовоспитанность (Йо-ма 4b).
Хасиды учат, что душа в мире имеет три облачения: мысль, слово и деяние. Когда душа здорова, тогда помыслы чисты, слова милосердны, а деяния праведны. Когда же душа слабеет, облачения мараются: в помыслах появляется одержимость, в словах — жестокость, а в деяниях — высокомерие, алчность и низость. Отчего слабеет душа? Она слабеет, когда ты вполне сознательно думаешь, говоришь или действуешь вразрез с ее здоровыми естественными наклонностями. По мере того как слабеет душа, греховные мысли, слова и поступки становятся для тебя все более и более привычными, — болезнь души проявляется все сильнее.
Исцеление приходит с исправлением души и с возвращением ее к чистоте. Как это осуществить? Бешт обладал способностью непосредственно вмешиваться во внутренние процессы. Однако нельзя рассчитывать, что мы встретим человека такого же масштаба, чтобы он нам помог. Нужно заниматься собой самостоятельно, очищая облачения своей души и развивая ее: следить, чтобы мысли были чистыми, слова — добрыми, деяния — праведными. Со временем твоя душа вернется к чистоте, и тогда тебе достанет сил уклоняться от зла и делать добро (Псалом 34:15).
четвер, 20 січня 2022 р.
Сталинские концлагеря. Гулаг: архивы против лжи
Да, забыл сказать — ещё в то время было очень вкусное мороженое.
https://goaravetisyan.ru/stalinskie-konclagerya-gulag-arhivy-protiv-lzhi-shifrotelegramma/
четвер, 13 січня 2022 р.
ТРИ СТУПЕНИ НА ПУТИ В ЕВРОПУ
ТРИ ПОСЛЕДНИЕ СТУПЕНИ НА ПУТИ ВОЗВРАТА УКРАИНЫ В СВОБОДНУЮ И ПРОЦВЕТАЮЩУЮ КАПИТАЛИСТИЧЕСКУЮ ЕВРОПУ
Мы провели анализ процессов изменения массовой психологии научной и духовной мыслящей элиты нашего общества , властной политической элиты и бюрократии, и трудового населения.
Начали мы с поиска ответа на вопрос к мозгу нации : «Какое из двух непримиримых диалектических мировоззрений ( коммунистического марксистского материализма, или капиталистического гегельянского идеализма ) господствует в научной среде мыслящей элиты, в академической науке обществоведения, и в академических = университетских кафедрах философии истории и права, работающих в украинском государстве ХХ1 века)» ???
Ступень №1
. Процесс декоммунизации и декагебизации интеллектульной академической элиты нашего общества начиная с 1991 года, и по сей день был и остается имитацией и псевдореформацией. Здесь не нужно никакой статистики, а достаточно двух образцовых примеров, о которых в народе, сразу же, в 1992 году, было дано точное определение, по их сути – «перефарбованый лис».
Все 30 лет процесс возглавляют «бывшие», убежденные вертухаи режима , но перекрасившиеся в либералов и демократов и националистов, или капиталистов, - коммунисты = Кравчуки(сты) и убежденные чекисты =Марчуки(сты), и их верные агенты -Медведчуки(сты) … . Тоже самое произошло в АН Украины, и на университетских кафедрах, где господствуют левацкие теории псевдоплюрализма и толерантности всех мировоззрений, идеологий и политических учений.
Ступень №2. Процесс построения в Украине «демократического правового государства » был декларирован в Конституции Украины -1997 года. Но главный принцип, лежащий в основе всех правовых государств Западной цивилизации –это ВЕРХОВЕНСТВО ПРАВА, а не властных институтов или личностей, и обязательное РАВЕНСТВО ВСЕХ ПЕРЕД ЗАКОНОМ у нас полностью игнорируется ! Да ведь сам процесс принятия Конституции 1997 года был гнусным «компромиссом» между национал -демократическим меньшинством РУХа Черновола в парламенте, и коммунистическим, пророссийским большинством «красных директоров» -239 депутатов в парламенте 1994 -2004 годы,- под руководством промосковского агента КГБ на посту президента, – Леонида Кучмы. Этот компромисс, в пользу московской «империи Зла», неминуемо привел к реальной политической и экономической власти мафиозный олигархат, который контролируется Путиным, но с имитацией демократических процессов государственного строительства. Он сотворил у нас жалкое и ублюдочное подобие малороссийской сатрапии. И все это вылезло наружу, особенно наглядно и болезненно, в годы правления популистского шута Зеленского.
Ступень №3. А способны ли вчерашние рабы, выйдя формально -юридически на свободу, построить Свободное Демократическое Правовое государство? Исторический опыт народов Олама говорит однозначно - НЕТ ! Потому что носители рабской психологии в состоянии создать только Тиранию. Ведь находясь в рабстве у своего Хозяина, раб только и мечтает о том, как бы поменяться с ним местами! Чтобы стать свободными людьми, нужно уничтожать не хозяев - рабовладельцев, а собственную рабскую психологию. Физически это возможно только, если твои дети родились от тебя тогда , когда ты уже был на свободе. То есть, они не получили от тебя даже генов раба. Поэтому у нас, после 20 лет «блуждания в пустыне», когда на арену Майдана вышло новое поколение – рожденное в 1991 году,- победила Революция Достоинства! Но для полной победы Свободы, нужна критическая масса свободных людей, которая будет вдвое больше, чем те 25% на Майдане!
(Иначе, самая демократичная система свободных выборов и всеобщего избирательного права, цинично подогреваемая $ потоками от мафіози Бени, и от имперских с\сл., опять сыграет злую шутку= 73%).
понеділок, 10 січня 2022 р.
БИБЛИЯ – ИСТОЧНИК ФИЛОСОФИИ ПРАВА
Те, кто не умеет отделять философию от богословия, спорят о том, должно ли Писание служить разуму или, наоборот, разум – Писанию... (Бенедикт Спиноза )
Начало XXI века является поворотным пунктом от разграничения к объединению философии права, философии религии, философии истории и теологии.
Примерно четыре века назад началось отделение западноевропейской светской науки философии права от религиозных идей. Сейчас пришло время возврата философии права к своим корням в ТорЕ!
Моисей - Пророк всех пророков!
Он не только связующая фигура для христианства, ислама и иудаизма, но и для основных правовых систем современности в международном праве и внутреннем праве большинства государств, принадлежащих к иудейско-римско-христианской правовой традиции, а также к мусульманской правовой традиции. Моисей упоминается около 80 раз в Новом Завете и около 500 раз в Коране. Он всемирно признанный Предтеча и Христа и Магомета - они, каждый по-своему, как бы завершают миссию Моисея. Многие из представленных человечеству Моисеем 613 Правовых норм Завета составили важную часть и христианской, и мусульманской правовой традиции.
Моисей – первый, известный истории, философ права – как бы скрепляет будущий (еще не достигнутый и к нашему времени) правовой консенсус между западнохристианской и мусульманской правовыми цивилизациями.
Пятикнижие – первые пять книг Ветхого Завета – является началом философии права, из которого проистекают все важнейшие постулаты и нормы правовых систем иудаизма, христианства и ислама, что позволяет подчеркивать единство, а не различие современного мира.
У нас общепринятым является вести философию права от Сократа и Платона, оставляя за бортом, философию права Моисея (в любом случае хронологически более раннюю) теологии и философии религии.
Чтобы понять первенство правовой философии Пятикнижия, необходимо выделить такие ее составляющие, как:
а) представление права как высшей духовной ценности, основанной на морали и взаимосвязанной с ней;
б) невозможность усвоить эту правовую систему в полной мере людям с рабской психологией;
Светская наука философии права может спокойно заменить слово «божественный» на «духовный, моральный, этический». И спокойно продолжать анализ философско-правовой системы воззрений Моисея, от чего анализ никак не пострадает и не изменится. От критического анализа библейская история не только ровно ничего не теряет, но, наоборот, выигрывает в достоверности, величии и красоте».
Философия права пуритан, составивших подавляющее большинство первых колонистов США, привела к формированию мощного американского конституционализма.
« Протестанты заимствовали у Моисея воззрения на государство как демократическую теократию, но допускающую царскую автократию, под своим контролем.
Именно Моисей впервые в истории человечества сформулировал конституционную идею ограничения законом монархической власти.
Ветхий Завет в Пятикнижии ставит как минимум три философско-правовые проблемы, имеющие значение для постколониальной Украины XXI века:
1) взаимосвязь права, нравственности и справедливости;
Ветхий Завет в Пятикнижии ставит как минимум три философско-правовые проблемы, имеющие значение для постколониальной Украины XXI века:
1) взаимосвязь права, нравственности и справедливости;
2) обсуждение с народом правовых норм, которые он должен исполнять;
3) возможность преодоления рабской психологии прошлого для построения нового, основанного на праве, государства.
В Свободной и Соборной Украине , вот уже 30 лет, продолжает господствовать традиционный правовой нигилизм. Философы не знакомы с правовыми категориями. А правоведы - малограмотны в философии, и полные невигласы в теологии. Существует распространенная в мире тенденция включать философию права в состав политической философии или сливать их воедино как некие взаимодополняющие части.
Неожиданно выясняется, что обособленность философии права неудобна и для большинства юристов, которые склонны сливать ее с юриспру- денцией в широком смысле этого слова, или с теорией государства и права и историей политических учений.
Это можно объяснить нежеланием совершать трудное восхождение к энциклопедическим высотам философии права и преодолевать традиционное догматическое юридическое мышление.
Кроме того, доминанта политической философии, которая в настоящее время практически слилась с политической идеологией, также может отталкивать некоторых юристов от анализа философских проблем.
Эти две встречные тенденции привели к тому, что философия права в начале XXI века оказалась дрейфующим островком между материками философии и права.
Украинская ситуация отнюдь не уникальна. Вот что писал известный французский философ права Мишель Вилле (1914–1988): «Нигде в мире философия права не сталкивается с такой враждебностью, как у нас в стране. Философы относятся к ней с презрением. Им недостает правовой начитанности... Что касается наших коллег - юристов, большинство из них не жалует представляемую здесь дисциплину. Общеизвестно, что у французских юриcтов философия права вызывает аллергию... Самой нездоровой из всех философий представляется философия права... Европейские философы Нового времени и современности сталкиваются исключительно с деятельностью научного, нравственного и политического характера».
Конвергенция мирового права, в ходе которой (думаю, до конца текущего столетия) англосаксонская и континентальная правовые семьи сольются в одну, является встречным движением в обе стороны.
Роль философии права, позволяющей осознать принципиальные доктринальные различия и сходства, для такой конвергенции является бесценной, поэтому она неизбежно должна получить в XXI веке новый толчок для своего развития.
А правовые нормы Ветхого Завета критически важны для развития современной юридической мысли и что переход к правовому государству нельзя осуществить без применения и истолкования основополагающих библейских правовых принципов.
Философия права «представляет попытку восстановить забытую науку, которой упадок роковым образом отразился на умах современников и привел к полному затмению высших начал, управляющих человеческой жизнью и служащих основою человеческих обществ» (Б.Чичерин).
Я думаю, что философия права – и современная, и древняя – рассматривает действующие нормы права (и их законодательные проекты) с точки зрения соотношения с высшими нормами общечеловеческой морали, а также помогает найти наиболее значительное и схожее в этой связи в различных «национальных» законах и правовых системах. Момент философии права наступает в человеческой истории тогда, когда право сознает себя и осознается со стороны высшей духовной ценностью в соотношении и взаимодействии с другими духовными ценностями, например, моралью, нравственностью, справедливостью.
Это описано в Книге Исхода и последующих трех книгах Пятикнижия, относимых к XV–XII вв. до н.э., но признаваемых исторической наукой, письменно зафиксированных почти в окончательной редакции к VI–V вв. до н.э.
Поэтому представляется вполне естественным поискать в истории человеческой мысли начальный момент философии права, не акцентируясь на том, провозглашены вышеуказанные нормы человеческой морали от имени богов древних религий или закреплены в международных договорах и конвенциях ООН.
Если Сократ, не оставивший ни одной собственной книги, является общепризнанным осно- вателем политической философии, то почему Моисей, пять книг которого сохранились в составе Ветхого Завета, а последняя существенная редакция последующими переписчиками в основном завершилась к VI в. до н.э., за сотню-другую лет до рождения Сократа, не может рассматриваться как отец философии права?
Философия права, которую еще более ошибочно многие считают частью юриспруденции, обязательно должна быть взглядом на право извне, с позиций морали и других высших духовных ценностей.
Философия права – это самоосознание права как высшей духовной ценности во взаимосвязи и взаимозависимости с другими высшими духовными ценностями.
На всем постсоветском пространстве процесс формирования философии права был и продолжает быть осложнен стремлением поставить закон впереди права, стремлением почти всегда тиранической российской власти самим фактом принятия ею закона, поставить этот закон выше морали, нравственности, самой человеческой жизни.
Как говорит Дзержинский в разоблачительном по существу стихотворении Эдуарда Багрицкого «ТВС»: «И, если он скажет: «убей» – убей!, если он скажет: «солги» – солги!» С этими законодательными и моральными установками и просуществовали мы вот уже пять поколений на совковом -колониальном , и постсовковом пространстве, аж до 21века….
США, Луис Хенкин:
«Тора и Конституция США – обе являются юридическими документами. Это нельзя сказать обо всей Библии. Это нельзя сказать обо всех конституциях, даже если они претендуют на то, что имеют правовое содержание. Многие конституции не имеют нормативного содержания, но являются манифестами, описаниями или, в лучшем случае, программами или обещаниями. Являясь правовыми инструментами, Тора и Конституция США развили юриспруденцию и подлежат интерпретированию со стороны юристов, людей права...
Библия и Конституция США включали обязательства для политических властей и служили в качестве ограничителя их власти. Царь был подчинен правовым нормам Ветхого Завета так же, как могущественные президенты и конгрессы, как нам известно, подчинены Конституции.
Для тех, кто не находит согласованности между правилом большинства голосов и политической теорией, на которой основана Конституция США, интересно будет узнать, что правило большинства аналогично библейскому предписанию о правиле большинства для судей, а может быть, и производно из него».
Честно говоря, меня всегда несколько удивляла позиция неприятия Ветхого Завета как источника правовых идей, поскольку она явно носит характер перевода сути обсуждения с историчности происхождения (с точки зрения времени и правильности изложения и лингвистического перевода содержания) библейских текстов на вопросы веры, неверия, доверия и т.д.
Мы же не подменяем вопросом о физическом существовании Сократа обсуждение философской сути идей, записанных в IV в. до н.э. от его имени.
В Свободной и Соборной Украине , вот уже 30 лет, продолжает господствовать традиционный правовой нигилизм. Философы не знакомы с правовыми категориями. А правоведы - малограмотны в философии, и полные невигласы в теологии. Существует распространенная в мире тенденция включать философию права в состав политической философии или сливать их воедино как некие взаимодополняющие части.
Неожиданно выясняется, что обособленность философии права неудобна и для большинства юристов, которые склонны сливать ее с юриспру- денцией в широком смысле этого слова, или с теорией государства и права и историей политических учений.
Это можно объяснить нежеланием совершать трудное восхождение к энциклопедическим высотам философии права и преодолевать традиционное догматическое юридическое мышление.
Кроме того, доминанта политической философии, которая в настоящее время практически слилась с политической идеологией, также может отталкивать некоторых юристов от анализа философских проблем.
Эти две встречные тенденции привели к тому, что философия права в начале XXI века оказалась дрейфующим островком между материками философии и права.
Украинская ситуация отнюдь не уникальна. Вот что писал известный французский философ права Мишель Вилле (1914–1988): «Нигде в мире философия права не сталкивается с такой враждебностью, как у нас в стране. Философы относятся к ней с презрением. Им недостает правовой начитанности... Что касается наших коллег - юристов, большинство из них не жалует представляемую здесь дисциплину. Общеизвестно, что у французских юриcтов философия права вызывает аллергию... Самой нездоровой из всех философий представляется философия права... Европейские философы Нового времени и современности сталкиваются исключительно с деятельностью научного, нравственного и политического характера».
Конвергенция мирового права, в ходе которой (думаю, до конца текущего столетия) англосаксонская и континентальная правовые семьи сольются в одну, является встречным движением в обе стороны.
Роль философии права, позволяющей осознать принципиальные доктринальные различия и сходства, для такой конвергенции является бесценной, поэтому она неизбежно должна получить в XXI веке новый толчок для своего развития.
А правовые нормы Ветхого Завета критически важны для развития современной юридической мысли и что переход к правовому государству нельзя осуществить без применения и истолкования основополагающих библейских правовых принципов.
Философия права «представляет попытку восстановить забытую науку, которой упадок роковым образом отразился на умах современников и привел к полному затмению высших начал, управляющих человеческой жизнью и служащих основою человеческих обществ» (Б.Чичерин).
Я думаю, что философия права – и современная, и древняя – рассматривает действующие нормы права (и их законодательные проекты) с точки зрения соотношения с высшими нормами общечеловеческой морали, а также помогает найти наиболее значительное и схожее в этой связи в различных «национальных» законах и правовых системах. Момент философии права наступает в человеческой истории тогда, когда право сознает себя и осознается со стороны высшей духовной ценностью в соотношении и взаимодействии с другими духовными ценностями, например, моралью, нравственностью, справедливостью.
Это описано в Книге Исхода и последующих трех книгах Пятикнижия, относимых к XV–XII вв. до н.э., но признаваемых исторической наукой, письменно зафиксированных почти в окончательной редакции к VI–V вв. до н.э.
Поэтому представляется вполне естественным поискать в истории человеческой мысли начальный момент философии права, не акцентируясь на том, провозглашены вышеуказанные нормы человеческой морали от имени богов древних религий или закреплены в международных договорах и конвенциях ООН.
Если Сократ, не оставивший ни одной собственной книги, является общепризнанным осно- вателем политической философии, то почему Моисей, пять книг которого сохранились в составе Ветхого Завета, а последняя существенная редакция последующими переписчиками в основном завершилась к VI в. до н.э., за сотню-другую лет до рождения Сократа, не может рассматриваться как отец философии права?
Философия права, которую еще более ошибочно многие считают частью юриспруденции, обязательно должна быть взглядом на право извне, с позиций морали и других высших духовных ценностей.
Философия права – это самоосознание права как высшей духовной ценности во взаимосвязи и взаимозависимости с другими высшими духовными ценностями.
На всем постсоветском пространстве процесс формирования философии права был и продолжает быть осложнен стремлением поставить закон впереди права, стремлением почти всегда тиранической российской власти самим фактом принятия ею закона, поставить этот закон выше морали, нравственности, самой человеческой жизни.
Как говорит Дзержинский в разоблачительном по существу стихотворении Эдуарда Багрицкого «ТВС»: «И, если он скажет: «убей» – убей!, если он скажет: «солги» – солги!» С этими законодательными и моральными установками и просуществовали мы вот уже пять поколений на совковом -колониальном , и постсовковом пространстве, аж до 21века….
США, Луис Хенкин:
«Тора и Конституция США – обе являются юридическими документами. Это нельзя сказать обо всей Библии. Это нельзя сказать обо всех конституциях, даже если они претендуют на то, что имеют правовое содержание. Многие конституции не имеют нормативного содержания, но являются манифестами, описаниями или, в лучшем случае, программами или обещаниями. Являясь правовыми инструментами, Тора и Конституция США развили юриспруденцию и подлежат интерпретированию со стороны юристов, людей права...
Библия и Конституция США включали обязательства для политических властей и служили в качестве ограничителя их власти. Царь был подчинен правовым нормам Ветхого Завета так же, как могущественные президенты и конгрессы, как нам известно, подчинены Конституции.
Для тех, кто не находит согласованности между правилом большинства голосов и политической теорией, на которой основана Конституция США, интересно будет узнать, что правило большинства аналогично библейскому предписанию о правиле большинства для судей, а может быть, и производно из него».
Честно говоря, меня всегда несколько удивляла позиция неприятия Ветхого Завета как источника правовых идей, поскольку она явно носит характер перевода сути обсуждения с историчности происхождения (с точки зрения времени и правильности изложения и лингвистического перевода содержания) библейских текстов на вопросы веры, неверия, доверия и т.д.
Мы же не подменяем вопросом о физическом существовании Сократа обсуждение философской сути идей, записанных в IV в. до н.э. от его имени.
пʼятниця, 7 січня 2022 р.
БИБЛЕЙСКИЙ ЛУЧ на ФИЛОСОФИЮ ПРАВА
БИБЛЕЙСКИЙ ЛУЧ на ФИЛОСОФИЮ ПРАВА. ( доктор Е.Б. Рашковский)
Философия права есть теоретическое осмысление автономности и несводимости сферы правоотношений, однако – в ее живой связи с вековечными запросами человеческой души и с реальной динамикой истории и культуры. Причем важно иметь в виду (именно в познавательном контексте философии права) следующее обстоятельство: сфера правоотношений, при всей своей несводимой предметной специфике, при всем своем стремлении к формальной и общезначимой регуляции межчеловеческих связей, во многом сопрягается с этими духовными запросами и – в ходе конкретных судеб истории – подсказывается ими. Что, кстати сказать, особенно характерно для переломных эпох истории. Например, истории посткрепостнической или истории посттоталитарной России, когда проблематика правоогражденной человеческой свободы и достоинства выходит на авансцену исторического развития.
Как пишет один из авторов (он же инициатор) этого сборника П.Д. Баренбойм, «философия права – это самосознание права как высшей духовной ценности во взаимосвязи и взаимозависимости с другими высшими духовными ценностями».
Хотелось бы обратить внимание читателей нашего сборника на глубокое человеческое содержание дисциплины философии права. Один из главных интересов этой дисциплины достойный жизненный путь человека как мыслящего, страдающего и коммуникативного существа – путь от зачатия до посмертного поминовения: путь от охраны здоровья и достоинства матери, носящей под сердцем еще не родившегося ребенка, до права ушедшего из жизни человека на достойное захоронение и достойную память. И в этой общей заботе о правоогражденном человеческом достоинстве взаимодействуют и взаимно преломляются различные правоведческие дисциплины: уголовное, гражданское, процессуальное, госу- дарственное, конституционное и пенитенциарное право, история законодательства, политической мысли и общественных учений... Так что проблематика правоогражденного и теоре- тически осмысленного человеческого достоинства теснейшим образом соприкасается с проблематикой не только непосредственных наших современников, но и с проблематикой ото- шедших и будущих поколений, с проблематикой не только наших ближних, но и «дальних»... Но о ближних и «дальних» – чуть позже.
Из сказанного вытекает, что философия права, так или иначе связанная с объемным и многозначным взглядом на мир, исполненный несовпадающих традиций, ментальных структур, чаяний и интересов, но в принципе стремящийся к своей внутренней гармонизации не через подавление, но через понимающее согласование, – объективно противостоит тем тоталитарным регрессиям и тем архаическим пластам нашего сознания, которые по существу сводятся к вопросам: «кто свои, а кто чужие?» или «кто виноват?»3.
Казалось бы, правовая материя по преимуществу связана с моментами внешней регламентированности человеческой жизни, с моментами имперсонального принуждения. Однако один из проникновенных нынешних русских философов Э.Ю. Соловьев – обращает внимание на другую сторону вопроса – на связь правовой материи с проблематикой человеческой свободы:
«Правовые нормы по сути своей антиавторитарны: они запрещают обращаться с людьми как с «винтиками» социально-политического механизма, как с безвольными объ- ектами командования и администрирования. Запрет этот пресекает диктаторское посягательство на личность, и притом любое – не только корыстное (продиктованное эгоистическими устремлениями общественной группы), но и благонравное, осуществленное по мотивам заботы об «общем благе». Последнее особенно важно подчеркнуть: понятия «общего блага», «интересов народа», «общественно-политической потребности» и т.д. неоднократно наполнялись совершенно произвольным, а то и откровенно демагогическим содержанием»4.
Иными словами: одна из неотъемлемых проблем познавательной «оптики» философии права – моя внешне и внутренне упорядоченная связь с другим человеком (и, сле- довательно, с самим собой) в широком и непреложном контексте социальности, отношений власти и собственности, в контексте динамики истории и культуры.
***
В нынешний отрезок времени словосочетания «общечеловеческие проблемы», «общечеловеческие ценности» подчас способны вызвать лишь снисходительную, спесивую ухмылку, как если бы коренные темы индивидуального и группового существования людей – темы любви, одиночества, власти, жертвы, нищеты, смерти, надежды, ревности, отчаяния, встречи – подлежали бы «разнесению»5 по жестким формационным, цивилизационным, национальным, субкультурным или Бог весть еще по каким рубрикам.
Библейские занятия, в частности, и занятия Ветхим Заветом6 – здесь я солидарен с покойным Тойнби периода расцвета его творчества – есть одна из важнейших и всегда насущных социо-гуманитарных эвристик. И мой собственный внутренний опыт – опыт историка, вынужденного стечением личных обстоятельств по сей день параллельно заниматься библейскими, современно-востоковедными и славяно-россий- скими исследованиями, – чем дольше живу, тем более укрепляет меня в убеждении, что библейские занятия, как часть более широких социо-гуманитарных занятий, учат понимать историю в ее человеческой диалектике единства и дискретности, преемственности и возмущений, взрывов и восстановлений.
Мы прорастаем сквозь тысячелетия, и тысячелетия прорастают сквозь нас. И если всматриваться в историю своих собственных семейств, своих собственных местностей (да к тому же еще – в контексте турбулентной истории нашей собственной страны), то каждый из нас – как бы случайно выживший человек, survivor. За каждым из нас – в ретроспекти- ве поколений – история обреченных человеческих массивов, субкультур, этносов и классов, обреченных человеческих по- селений и ландшафтов. В этом смысле, каждый, по определе- нию, уцелевший человек – живой памятник трагической дискретности и в то же время – континуальности истории, а тот, у кого хватает мысли и воображения задуматься о предпосыл- ках и перипетиях своей судьбы, – свидетель и осмысленный участник истории.
Итак, мы живем в истории, и история живет через нас. Эта почти что журденовская констатация отчасти и позволяет нам осмыслить тексты ветхозаветного канона – при тысячелетиях их предыстории и исторического сложения, при всей хронологической растянутости, лингвистической сложности и при всём жанровом разнообразии библейских нарративов – как особый пласт общечеловеческого историографического наследия7.
***
Ныне, на новом уровне социально-экономического, технологического и интеллектуального опыта, мы возвращаемся к историографическим интуициям таких европейских мыслителей, как Гердер, Гегель, Чаадаев, Вл. Соловьев, Коллингвуд или Кроче, но уже интерпретируем их прежний философский идеализм не в былых терминах диалектической фи- лиации идей, но, скорее, в терминах пульсации человеческих смыслов и взаимодействия структур в истории.
И вот в свете всего сказанного ветхозаветный канон предстает нам как один из великих и определяющих историографических сводов в соборной памяти человечества – сво- дов, где постигаются (именно в модусе осмысляемого истори- ческого времени) проблемы сакрального и профанного, малого и массовидного,
рабства и свободы, солидарности и индивидуализации, партикулярного и общечеловеческого...
Эту тематизацию ветхозаветного канона именно как историографического свода можно было бы продолжить до бесконечности. Но – при всем при этом – нельзя не отметить, что тексты Ветхого Завета, этого раннего основополагающего свода как иудейского, так и христианского канона священных текстов – не только «отражение», но и один из конституирующих моментов общечеловеческой истории. Это определило судьбы многих и многих народов всех континентов Старого и Нового Света, в той или иной мере усвоивших элементы священных библейских текстов и закрепивших их в своем куль- турном наследии.
Следует представить себе ветхозаветный канон как фактор до сих пор еще толком не осознанной преемственной связи между нынешним человечеством и древними цивилиза- ционно-культурными мирами Средиземноморья и Востока.
Для понимания традиционно восточного мышления, в частности, и мышления библейского, важно помнить, что сложнейшие смыслы, сложнейшие виртуально-логические конструкции даются нам в формах проникновенных мифоло- гических образов, притч, афоризмов, назидательных сопоставлений. И перед лицом всего этого архаического синкре- тизма перед нами встает неотступная трудность: облечение всех этих восточных «мыслеобразов» (выражение Ю.К. Щуц- кого) или «смысло-образов» (Я.Э. Голосовкер) в формы евро- пейского, по существу аналитического, дискурса. Дискурса, ставшего как бы неотъемлемой частью соборной «природы» посттрадиционного человечества8, озабоченного не толь- ко развитием собственного самосознания, но и сохранением всей глубины своей культурно-исторической преемственности. Да и сама специфическая наглядность, нетеоретичность, взрывная звукописная динамика «библита» как раз и особо ценна для нынешнего всечеловеческого культурного опыта.
Все сказанное в обоснование ценности библейского мышления как неотъемлемой части «мудрости Востока» ни сном, ни духом не посягает на благоговение перед «мудро- стью Запада» (выражение Бертрана Рассела) – перед восхо- дящим ко временам Пифагора и Сократа опытом проникновения мысли в самое себя, опытом познания мыслью самой себя9. Превознесение «Иерусалима» не означает приниже- ния «Афин». Тем паче, что сама интеллектуальная традиция Запада строилась и продолжает строиться в диалогическом взаимодействии обеих «мудростей». Ведь недаром это взаи- модействие определило собой такие интеллектуальные пред- посылки двух тысяч лет становления «мудрости Запада», как талмудизм, Евангелие (включая и паулинистскую его интер- претацию), патристика, средневековая философия ислама и иудаизма, схоластика, идеи Ренессанса и Реформации, спи- нозизм, православная рефлексия Достоевского, Соловьева и Бердяева, европейский религиозный персонализм ХХ столетия...
Так, мы невольно сталкиваемся с проблемой взаимной дополнительности, но при этом неразменности несхожих духовных традиций, оформляющих собой, по сути дела, одни и те же глубинные человеческие смыслы. Причем едва ли пра- вомерно сводить все эти смысловые разломы по линиям «Запад – Восток», «Север – Юг», «алфавитный – синоиероглифический ареалы». Как соотнести друг с другом несхожие, но в глубинах сознания взаимосвязующиеся, взаимосцепляющи- еся понятия, такие, как, скажем, Тора, Nomos, Lex, Дхарма, Дао, или же – Дерех, Халаха, Methodos, Via, Тарик, Марга и т.д.?10 Однако дело не только в условности этих демаркаций. Дело также и в потребностях миллионов и миллионов людей, чьи существования строятся на рубежах и разломах несхожих языков, верований, культур и цивилизаций, если не найти, то, по крайней мере, ощутить их связь.
***
Существуют те высокие эстафеты человеческого духа, которые так или иначе полагают пределы властным поползновениям «восточных деспотизмов», так или иначе (прямо или опосредованно) повлияли и на генезис либеральных цен- ностей Нового времени. Ибо уходящий в глубину тысячелетий генезис этих ценностей также многозначно связан с духовным и интеллектуальным наследием великих речных цивилиза- ций. Об этом – труды К. Ясперса, А.Дж. Тойнби, Дж. Бернала, Шм. Н. Айзенштадта, Я. Ассмана, прот. А. Меня, а также – от- части – и пишущего эти строки.
Длительные занятия библеистикой, иудаикой, в какой- то мере исламоведением (т.е. теми комплексами знания, что содержат в себе огромные и восходящие к глубокой древно- сти смысловые пласты) заставили меня отчасти пересмотреть сложившиеся в востоковедной науке условные конструкты «азиатского способа производства».
Вопреки всем «окончательным решениям» (Ассирия, Нововавилонское царство, Селевкиды11 и т. д.), израильский народ, вобравший в себя разнообразные расовые, этнокуль- турные и религиозные потоки и сумевший в ходе тысячеле- тий сохранить осознанную преемственность своей духовной и словесной, а через нее и этнической истории, имел нелег- кую, но уникальную возможность обобщить опыт наблюде- ний над судьбами множества народов, регионов и царств, над возвышениями, завоеваниями и упадком, над социальными и экологическими катастрофами. И что еще более любопытно – все эти нелицеприятные наблюдения творцов ветхозаветной историографии касались не только соседей Израиля, но и превратностей его собственной судьбы. Более того, подчас саморазоблачения, самоугрызения Израиля, самого себя судившего в свете абсолютной нормы Откровения, выглядят несравненно более жестокими и горькими, нежели критика в адрес иных народов и царств.
Так, Книга Исайи начинается с жесточайших инвектив против собственной страны, собственного народа: государство, народное благополучие, даже сами ландшафты рушатся вместе с упадком нравов. Тем самым упадком, который люди слепо компенсируют обрядовым благочестием13:
«Князи твои – отступники да ворам сотоварищи (ве-хаврей ганнавим),
все они – взяток любители да за мздою охотники...»( Ис, 1:1-16.)
***
Историки, филологи, философы, правоведы, богословы солидарны в том, что обостренное, на монотеистическом видении утвержденное историческое сознание (творение – падение – коллапс первичных цивилизаций – выстраивание будущей истории через последовательность Заветов15 – жестокая и нередко несправедливая череда исторических со- бытий, требующая от человека перманентной и в каждом поколении возобновляемой закалки верой и самосовершенствованием, – преодоление, спасение и Искупление16 истории в реальности Будущего века, т.е. Будущего космоса17) – уникальный результат ветхозаветной историографии.
Пафос национальной самокритики авторов текстов Ветхого, а за ним и Нового Завета столь силен, что в последующие тысячелетия им питали и продолжают питать свое скудное воображение авторы антисемитских сочинений.
***
Вокруг Израиля возникали, разлагались и падали народы, царства, империи. И сам Израиль переживал и трибалистскую военную демократию Судей (шофетим)18, и военно-кре- стьянские царства, и Соломонов утонченный полуимперский деспотизм Х столетия до н.э., и последующие полосы упадка, почти что исчезновения и – возрождения. Грозное пророче- ство Исайи Первого о близящейся гибели Боцры – столицы близкородственных евреям эдомитян – имеет прямое отношение к возможным историческим злоключениям самого Израи- ля:
Колючками зарастут дворцы ее, крапивой и репьем – твердыни ее, жильем шакалов станет она, прибежищем страусов...19
Впрочем, для авторов текстов Ветхого Завета Израиль имеет несказанно трудную, но спасительную альтернативу этой общеориентальной циклике и всераспаду. Это – вер- ность избранному договору-Завету. Верность не только в нравственной области (честность, солидарность в собственном народе, милосердие к иноплеменнику и рабу), но и в сфе- ре религиозно-культурной: исполнение Моисеева Декалога, непрерывная эстафета изучения священных текстов и литургических традиций, красота рецитации и пения, понимание связи богослужения, поэзии и праздника20. Это – то самое, что дает силу выносить все ужасы и превратности истории. Опыт бережения и благоговения сквозь превратности времен со- общает истории некоторый запас прочности. Но тогда акцент на этнофизическое родство отходит на второй план, уступая место осознанной духовной преемственности21. Не случайно же последующая рефлексия и Евангелия и Талмуда – каждая на свой лад – говорит о легкости духовного бремени перед лицом мирских тягот22.
«Сквозная сага» малого и, казалось бы, перманентно обреченного народа, сложившегося и осознавшего себя на стыке Евразии и Африки, перерастает в Священную историю человечества – перманентно обреченного, но отыскивающего пути и силы самовосстановления.
Вообще, надобно заметить: «чистых» народов, куль- тур и языков не существует. Предки любого из человеческих массивов, проницая друг друга, тысячелетиями передвига- лись по ойкумене. Челночные – добровольные или вынуж- денные – движения этносов и групп с Востока на Запад и с Запада на Восток образуют один из центральных сюжетных стержней библейских повествований. Этот процесс продол- жается и ныне. История непрерывно как бы тасует колоду своих биогенетических и культурных кодировок...
Так что один из важнейших историологических библейских уроков заключается в том, что история строится не только по правилам, но и по обходам правил. Или, точ- нее, по одним правилам, которые помогают обойти другие, тем самым образуя сложнейшие, едва ли не минные поля человеческой свободы. Но, в конечном счете, как полагают библейские повествователи, не сегодня, не завтра, но в не- коем почти непредсказуемом в земных перспективах будущем враждующие на протяжении истории народы могут оказаться присужденными друг другу во благе.
Легендарный исход взбунтовавшейся толпы полупод- невольных государственных рабочих из Египта, из «дома рабства» (бейт авадим)23 под предводительством Моисея – центральное событие ветхозаветной истории. И более того: по определению Книги Исхода – основное событие в личной судьбе каждого иудея сквозь поколения и века24. Согласно словам из чинопоследования Пасхальной трапезы (Седера), Исход есть «время нашей свободы», или же – по полисемич- ности этого словосочетания – «празднество нашей свободы (зман херутену)».
Если искать реально-исторические прообразы ветхо- заветной мифологемы Исхода из Египта в Степь, в пустынную волю, то, согласно исследованиям Б.А. Тураева, эпоха Рамсе- сидов (XIII в. до н.э.) ознаменована целой чередой волнений (забастовки, драки, грабежи, жалобы по начальству) занято- го в оборонном, храмовом и гробничном строительстве «госу- дарственного пролетариата»...25
Итак, рабство синонимично смерти26; противление рабству как смерти знаменует собой рубеж неподлинной и подлинно человеческой реальности, рубеж пассивного погру- жения в социальную эмпирику и пророческой одухотворенно- сти как некоей смутной, нечеткой, рискованной, но долговре- менной и насущной стратегии человеческой свободы, рубеж деградации и Искупления, рубеж жизни потерянной и жизни обретенной27. Согласно предписаниям Ветхого Завета, иудей, находясь в рабах у иудея, подлежит освобождению (причем с материальной поддержкой) на седьмой год рабства; иудей, находясь в рабах у иноплеменника, подлежит (в принципе) выкупу единоверцами; иноплеменник, находясь в рабах у иу- дея, должен иметь минимум гарантий жизни, здоровья и до- стоинства (в том числе субботний отдых, право участвовать вместе с хозяевами в праздниках Седмиц и Кущей28, право – по вере – присоединяться к израильскому народу и тем са- мым преодолевать свой рабский статус29). Разумеется, что в ходе территориальной и социально-государственной стабили- зации Древнего Израиля в этом обществе стали выстраивать- ся естественные для любого из традиционных обществ субэт- нические и полукастовые внутренние барьеры, однако почти утратившие свой смысл после разрушения Второго Храма и наступления безусловно диаспорного существования30.
Рабству попущено в истории, но, в конечном счете, Сам Господь (причем через историю Израиля и его текстов) противостоит рабскому миропорядку в падшем человечестве:
Если спросит тебя сын /.../,
скажешь тогда сыну своему:
«Рабами были мы у фараона в Египте, но вывел нас из Египта Господь рукою могучею /.../»31
Как считает семитолог из Принстонского университета, афро-американский раввин Эфраим Исаак (Ephraim Isaac), сама библейская антитеза свободы и рабства оказа- лась в истории Западной цивилизации как бы духовно-нрав- ственной бомбой замедленного действия под всем институтом рабства и предпосылкой пророческого сознания среди самих рабов. Рабби Эфраим пишет в этой связи: «Как ни манипули- руй библейским текстом, во зло или во благо, самым важным для них – рабов – оказался образ Моисея и то, как народ Из- раилев одержал победу над египтянами. Песни, которые пели рабы32, сказки, которые они слагали, вдохновлялись истори- ей Исхода»33.
Действительно, как замечает польский библеист, нар- ратив Исхода поневоле ставит каждого, кто относит себя к библейской традиции, в положение внутренней солидарности с теми, кто порабощен и обездолен34. Другое дело, сколь ис- кренна и продуманна или же сколь демагогична эта солидар- ность и где грань между творческим синдромом сострадания и свободы и заново порабощающим синдромом отмщении злорадства. Но это – уже особый разговор...
***
Сюжет свободы и рабства (в откровенных и прикро- венных формах последнего) как был, так и остается цен- тральным среди сюжетов всечеловеческой саги. Рабство у бесчинной власти, у бесчинных экономических интересов, у зарвавшихся институций, у фантомов коллективного созна- ния, у другого человека, у незрелых страстей собственного сердца может иметь какие угодно – восточные и западные, южные и северные, консервативные и революционные, рели- гиозные и антирелигиозные, традиционные и информацион- ные – обертоны. Но «внутренняя форма» рабства всегда еди- на: один из нынешних русских востоковедов и африканистов определил ее как «присвоение человека»35. Рабство всегда так или иначе вплетено в эмпирическую данность наших со- циокультурных и психологических состояний. Свободе же ни- когда не дано наглядно овеществиться и актуализироваться в истории. Она – именно как свобода – всегда недосказана.
Не случайно же Гегель описывал произвол и бесчинство во имя свободы как на самом себе помешавшееся рабство36. Но вектор свободы – и это один из центральных историологических уроков Ветхого Завета – есть то, что о-смысливает историю и чем о-смысливается история. Стало быть, то, что делает историю носителем некоторого смысла и – одновременно – пред- метом познания. И это при том, что история – как учили нас и Кроче, и Вебер, и Кареев – не несет в себе никаких «законов» и «субстанций». Она несет в себе другое: реализуемые в структурах и противоречиях языка, социальности и культуры человеческий опыт и человеческие смыслы. Смыслы, прелом- ляемые и транслируемые во времени.
А что же касается нарративов Ветхого Завета, история осмысливается и в самой себе, и в нас, и через любовь, тер- пение и веру Пророков, и через горькие вопрошания Иова, а подчас и через непокорство Авраама (смертельно рискующе- го из-за защиты осужденных городов потерять благоволение Бога)37, и через покаяние Ионы, и через Моисеев протест, и через его же кротость, и через понимание неизбывных проти- воречий человеческой жизни творцами Экклезиаста, Притчей и Псалтири, и через любовную верность Руфи или Эсфири38. Избыточность нарративных, культурных и духовных ассоци- аций ветхозаветных текстов, открываясь разнообразию жиз- ненных ситуаций и человеческих типов, открываясь внутрен- ней многогранности индивидуальных душ, оборачивается нашей собственной свободой.
Собственно, обо всем об этом – и стихи одного из ве- личайших выразителей духовного и поэтического опыта хри- стианской России – Вл. Соловьева:
«Заключены в темнице мира тленной И дань платя царящей суете,
Свободны мы в божнице сокровенной Не изменять возвышенной мечте.
Пусть гибнет всё, что правды не выносит, Но сохраним мы вечности залог, –
Того, что Дух бессмертный тайно просит, Что явно обещал бессмертный Бог».
Здесь одно лишь малое уточнение: интуиция свободы, которая в старомодном поэтическом дискурсе русского мыс- лителя именуется «возвышенной мечтой», на деле явила себя на протяжении последних тысячелетий как духовная шифро- грамма истории. Или даже – как некая неуловимая, но живая ее «материя», как хлеб и вино истории.
***
Тогда вопрос: почему во главу угла нашей книги о философии права поставлена проблематика Библии, а точнее – проблематика Пятикнижия как базового, «кодового» текста39 не только библейской мысли, но и всей последующей большой иудео-христианской цивилизации?
Я не случайно обмолвился мыслью о философии права как об особой форме осмысления связи человеческих поколений – прошлых, настоящих и будущих – сквозь века и века. Работа с библейскими текстами требует от нашего мышления подлинного историзма. Последний же, в свою очередь, как писал Бенедетто Кроче, требует, с одной стороны, умения работать с документальным наследием прошлого, а с другой – философской способности видеть в источниках и в запе- чатленных ими явлениях и событиях некоторый смысловой порядок, или, по терминологии Кроче, – ordine logico40.
Если говорить об опыте прошлого, то библейские тек- сты дают нам представления о Божеском и человеческом в синкретической связи с древнейшим опытом человеческой культуры: с литургическими практиками, с практиками мо- литвенного опыта и предощущения будущего41. Что же ка- сается судеб настоящего и будущего, то именно библейское наследие – как никакое другое из наследий – ставит во главу угла связь нашего отношения к Святыне с отношением к дру- гому человеку42: «… законник, искушая Его, спросил, говоря: Учитель! Какая наибольшая заповедь в Законе? Иисус сказал ему: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим» – - Сия есть первая и наибольшая заповедь;
- Вторая же подобная ей: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя»;
На сих двух заповедях утверждаются весь Закон и Пророки».
Собственно, в этих словах Иисуса Христа и сконцен- трирован, как в некоей хрустальной линзе, тот библейский луч, который воспламеняет силами жизни и смысла все наше существование, вне зависимости от того, сколь серьезно отда- ем мы себе в этом отчет. Но мы должны знать свои духовные, культурно-исторические, философские и правовые предпо- сылки, чтобы достойно и свободно жить.
А ближний – это вовсе не обязательно сосед, приятель или соплеменник, о чем говорил еще Христос в притче о ми- лосердном самарянине: это, прежде всего, другой человек в его человечности; может быть, даже другой веры и другого рода-племени44. А уж в нынешнем глобализованном мире – в отличие от мира древнего, с его жесткими местническими, религиозными и этнокастовыми барьерами, – различие между «ближним» и «дальним» выглядит существенно размытым. Ибо не велик этот живой и пронизанный современными свя- зями сгусток космической материи, имя которому – Земля.
***
И все же надо иметь в виду, что библейский луч, проходя через земные линзы языков, культур, социальных связей, индивидуальных существований, претерпевает спектральное разложение, которое оказывается не только источником новых сложностей в межчеловеческих отношениях, но и источником пестроты и многоцветья взаимодействующих человеческих миров.
Все мы живем в стране Украина, где сама идея права, к сожалению, все еще «рифмуется» прежде всего представлениями о воле начальства, об упреждающих репрессиях, о возмездных наказаниях, о притязаниях властей, о Бог весть кем сочиненных регулятивах... Воистину, «если свет, который в тебе, – тьма, то како- ва же тьма?»45
Вот почему так ценно обращение к библейским корням философии права (в частности, и к Пятикнижию как «стартовому» библейскому тексту) для тех, кто озабочен чаянием и обоснованием человеческого достоинства, взаимопонимания и свободы.
-------------//////-------------
Философия права есть теоретическое осмысление автономности и несводимости сферы правоотношений, однако – в ее живой связи с вековечными запросами человеческой души и с реальной динамикой истории и культуры. Причем важно иметь в виду (именно в познавательном контексте философии права) следующее обстоятельство: сфера правоотношений, при всей своей несводимой предметной специфике, при всем своем стремлении к формальной и общезначимой регуляции межчеловеческих связей, во многом сопрягается с этими духовными запросами и – в ходе конкретных судеб истории – подсказывается ими. Что, кстати сказать, особенно характерно для переломных эпох истории. Например, истории посткрепостнической или истории посттоталитарной России, когда проблематика правоогражденной человеческой свободы и достоинства выходит на авансцену исторического развития.
Как пишет один из авторов (он же инициатор) этого сборника П.Д. Баренбойм, «философия права – это самосознание права как высшей духовной ценности во взаимосвязи и взаимозависимости с другими высшими духовными ценностями».
Хотелось бы обратить внимание читателей нашего сборника на глубокое человеческое содержание дисциплины философии права. Один из главных интересов этой дисциплины достойный жизненный путь человека как мыслящего, страдающего и коммуникативного существа – путь от зачатия до посмертного поминовения: путь от охраны здоровья и достоинства матери, носящей под сердцем еще не родившегося ребенка, до права ушедшего из жизни человека на достойное захоронение и достойную память. И в этой общей заботе о правоогражденном человеческом достоинстве взаимодействуют и взаимно преломляются различные правоведческие дисциплины: уголовное, гражданское, процессуальное, госу- дарственное, конституционное и пенитенциарное право, история законодательства, политической мысли и общественных учений... Так что проблематика правоогражденного и теоре- тически осмысленного человеческого достоинства теснейшим образом соприкасается с проблематикой не только непосредственных наших современников, но и с проблематикой ото- шедших и будущих поколений, с проблематикой не только наших ближних, но и «дальних»... Но о ближних и «дальних» – чуть позже.
Из сказанного вытекает, что философия права, так или иначе связанная с объемным и многозначным взглядом на мир, исполненный несовпадающих традиций, ментальных структур, чаяний и интересов, но в принципе стремящийся к своей внутренней гармонизации не через подавление, но через понимающее согласование, – объективно противостоит тем тоталитарным регрессиям и тем архаическим пластам нашего сознания, которые по существу сводятся к вопросам: «кто свои, а кто чужие?» или «кто виноват?»3.
Казалось бы, правовая материя по преимуществу связана с моментами внешней регламентированности человеческой жизни, с моментами имперсонального принуждения. Однако один из проникновенных нынешних русских философов Э.Ю. Соловьев – обращает внимание на другую сторону вопроса – на связь правовой материи с проблематикой человеческой свободы:
«Правовые нормы по сути своей антиавторитарны: они запрещают обращаться с людьми как с «винтиками» социально-политического механизма, как с безвольными объ- ектами командования и администрирования. Запрет этот пресекает диктаторское посягательство на личность, и притом любое – не только корыстное (продиктованное эгоистическими устремлениями общественной группы), но и благонравное, осуществленное по мотивам заботы об «общем благе». Последнее особенно важно подчеркнуть: понятия «общего блага», «интересов народа», «общественно-политической потребности» и т.д. неоднократно наполнялись совершенно произвольным, а то и откровенно демагогическим содержанием»4.
Иными словами: одна из неотъемлемых проблем познавательной «оптики» философии права – моя внешне и внутренне упорядоченная связь с другим человеком (и, сле- довательно, с самим собой) в широком и непреложном контексте социальности, отношений власти и собственности, в контексте динамики истории и культуры.
***
В нынешний отрезок времени словосочетания «общечеловеческие проблемы», «общечеловеческие ценности» подчас способны вызвать лишь снисходительную, спесивую ухмылку, как если бы коренные темы индивидуального и группового существования людей – темы любви, одиночества, власти, жертвы, нищеты, смерти, надежды, ревности, отчаяния, встречи – подлежали бы «разнесению»5 по жестким формационным, цивилизационным, национальным, субкультурным или Бог весть еще по каким рубрикам.
Библейские занятия, в частности, и занятия Ветхим Заветом6 – здесь я солидарен с покойным Тойнби периода расцвета его творчества – есть одна из важнейших и всегда насущных социо-гуманитарных эвристик. И мой собственный внутренний опыт – опыт историка, вынужденного стечением личных обстоятельств по сей день параллельно заниматься библейскими, современно-востоковедными и славяно-россий- скими исследованиями, – чем дольше живу, тем более укрепляет меня в убеждении, что библейские занятия, как часть более широких социо-гуманитарных занятий, учат понимать историю в ее человеческой диалектике единства и дискретности, преемственности и возмущений, взрывов и восстановлений.
Мы прорастаем сквозь тысячелетия, и тысячелетия прорастают сквозь нас. И если всматриваться в историю своих собственных семейств, своих собственных местностей (да к тому же еще – в контексте турбулентной истории нашей собственной страны), то каждый из нас – как бы случайно выживший человек, survivor. За каждым из нас – в ретроспекти- ве поколений – история обреченных человеческих массивов, субкультур, этносов и классов, обреченных человеческих по- селений и ландшафтов. В этом смысле, каждый, по определе- нию, уцелевший человек – живой памятник трагической дискретности и в то же время – континуальности истории, а тот, у кого хватает мысли и воображения задуматься о предпосыл- ках и перипетиях своей судьбы, – свидетель и осмысленный участник истории.
Итак, мы живем в истории, и история живет через нас. Эта почти что журденовская констатация отчасти и позволяет нам осмыслить тексты ветхозаветного канона – при тысячелетиях их предыстории и исторического сложения, при всей хронологической растянутости, лингвистической сложности и при всём жанровом разнообразии библейских нарративов – как особый пласт общечеловеческого историографического наследия7.
***
Ныне, на новом уровне социально-экономического, технологического и интеллектуального опыта, мы возвращаемся к историографическим интуициям таких европейских мыслителей, как Гердер, Гегель, Чаадаев, Вл. Соловьев, Коллингвуд или Кроче, но уже интерпретируем их прежний философский идеализм не в былых терминах диалектической фи- лиации идей, но, скорее, в терминах пульсации человеческих смыслов и взаимодействия структур в истории.
И вот в свете всего сказанного ветхозаветный канон предстает нам как один из великих и определяющих историографических сводов в соборной памяти человечества – сво- дов, где постигаются (именно в модусе осмысляемого истори- ческого времени) проблемы сакрального и профанного, малого и массовидного,
рабства и свободы, солидарности и индивидуализации, партикулярного и общечеловеческого...
Эту тематизацию ветхозаветного канона именно как историографического свода можно было бы продолжить до бесконечности. Но – при всем при этом – нельзя не отметить, что тексты Ветхого Завета, этого раннего основополагающего свода как иудейского, так и христианского канона священных текстов – не только «отражение», но и один из конституирующих моментов общечеловеческой истории. Это определило судьбы многих и многих народов всех континентов Старого и Нового Света, в той или иной мере усвоивших элементы священных библейских текстов и закрепивших их в своем куль- турном наследии.
Следует представить себе ветхозаветный канон как фактор до сих пор еще толком не осознанной преемственной связи между нынешним человечеством и древними цивилиза- ционно-культурными мирами Средиземноморья и Востока.
Для понимания традиционно восточного мышления, в частности, и мышления библейского, важно помнить, что сложнейшие смыслы, сложнейшие виртуально-логические конструкции даются нам в формах проникновенных мифоло- гических образов, притч, афоризмов, назидательных сопоставлений. И перед лицом всего этого архаического синкре- тизма перед нами встает неотступная трудность: облечение всех этих восточных «мыслеобразов» (выражение Ю.К. Щуц- кого) или «смысло-образов» (Я.Э. Голосовкер) в формы евро- пейского, по существу аналитического, дискурса. Дискурса, ставшего как бы неотъемлемой частью соборной «природы» посттрадиционного человечества8, озабоченного не толь- ко развитием собственного самосознания, но и сохранением всей глубины своей культурно-исторической преемственности. Да и сама специфическая наглядность, нетеоретичность, взрывная звукописная динамика «библита» как раз и особо ценна для нынешнего всечеловеческого культурного опыта.
Все сказанное в обоснование ценности библейского мышления как неотъемлемой части «мудрости Востока» ни сном, ни духом не посягает на благоговение перед «мудро- стью Запада» (выражение Бертрана Рассела) – перед восхо- дящим ко временам Пифагора и Сократа опытом проникновения мысли в самое себя, опытом познания мыслью самой себя9. Превознесение «Иерусалима» не означает приниже- ния «Афин». Тем паче, что сама интеллектуальная традиция Запада строилась и продолжает строиться в диалогическом взаимодействии обеих «мудростей». Ведь недаром это взаи- модействие определило собой такие интеллектуальные пред- посылки двух тысяч лет становления «мудрости Запада», как талмудизм, Евангелие (включая и паулинистскую его интер- претацию), патристика, средневековая философия ислама и иудаизма, схоластика, идеи Ренессанса и Реформации, спи- нозизм, православная рефлексия Достоевского, Соловьева и Бердяева, европейский религиозный персонализм ХХ столетия...
Так, мы невольно сталкиваемся с проблемой взаимной дополнительности, но при этом неразменности несхожих духовных традиций, оформляющих собой, по сути дела, одни и те же глубинные человеческие смыслы. Причем едва ли пра- вомерно сводить все эти смысловые разломы по линиям «Запад – Восток», «Север – Юг», «алфавитный – синоиероглифический ареалы». Как соотнести друг с другом несхожие, но в глубинах сознания взаимосвязующиеся, взаимосцепляющи- еся понятия, такие, как, скажем, Тора, Nomos, Lex, Дхарма, Дао, или же – Дерех, Халаха, Methodos, Via, Тарик, Марга и т.д.?10 Однако дело не только в условности этих демаркаций. Дело также и в потребностях миллионов и миллионов людей, чьи существования строятся на рубежах и разломах несхожих языков, верований, культур и цивилизаций, если не найти, то, по крайней мере, ощутить их связь.
***
Существуют те высокие эстафеты человеческого духа, которые так или иначе полагают пределы властным поползновениям «восточных деспотизмов», так или иначе (прямо или опосредованно) повлияли и на генезис либеральных цен- ностей Нового времени. Ибо уходящий в глубину тысячелетий генезис этих ценностей также многозначно связан с духовным и интеллектуальным наследием великих речных цивилиза- ций. Об этом – труды К. Ясперса, А.Дж. Тойнби, Дж. Бернала, Шм. Н. Айзенштадта, Я. Ассмана, прот. А. Меня, а также – от- части – и пишущего эти строки.
Длительные занятия библеистикой, иудаикой, в какой- то мере исламоведением (т.е. теми комплексами знания, что содержат в себе огромные и восходящие к глубокой древно- сти смысловые пласты) заставили меня отчасти пересмотреть сложившиеся в востоковедной науке условные конструкты «азиатского способа производства».
Вопреки всем «окончательным решениям» (Ассирия, Нововавилонское царство, Селевкиды11 и т. д.), израильский народ, вобравший в себя разнообразные расовые, этнокуль- турные и религиозные потоки и сумевший в ходе тысячеле- тий сохранить осознанную преемственность своей духовной и словесной, а через нее и этнической истории, имел нелег- кую, но уникальную возможность обобщить опыт наблюде- ний над судьбами множества народов, регионов и царств, над возвышениями, завоеваниями и упадком, над социальными и экологическими катастрофами. И что еще более любопытно – все эти нелицеприятные наблюдения творцов ветхозаветной историографии касались не только соседей Израиля, но и превратностей его собственной судьбы. Более того, подчас саморазоблачения, самоугрызения Израиля, самого себя судившего в свете абсолютной нормы Откровения, выглядят несравненно более жестокими и горькими, нежели критика в адрес иных народов и царств.
Так, Книга Исайи начинается с жесточайших инвектив против собственной страны, собственного народа: государство, народное благополучие, даже сами ландшафты рушатся вместе с упадком нравов. Тем самым упадком, который люди слепо компенсируют обрядовым благочестием13:
«Князи твои – отступники да ворам сотоварищи (ве-хаврей ганнавим),
все они – взяток любители да за мздою охотники...»( Ис, 1:1-16.)
***
Историки, филологи, философы, правоведы, богословы солидарны в том, что обостренное, на монотеистическом видении утвержденное историческое сознание (творение – падение – коллапс первичных цивилизаций – выстраивание будущей истории через последовательность Заветов15 – жестокая и нередко несправедливая череда исторических со- бытий, требующая от человека перманентной и в каждом поколении возобновляемой закалки верой и самосовершенствованием, – преодоление, спасение и Искупление16 истории в реальности Будущего века, т.е. Будущего космоса17) – уникальный результат ветхозаветной историографии.
Пафос национальной самокритики авторов текстов Ветхого, а за ним и Нового Завета столь силен, что в последующие тысячелетия им питали и продолжают питать свое скудное воображение авторы антисемитских сочинений.
***
Вокруг Израиля возникали, разлагались и падали народы, царства, империи. И сам Израиль переживал и трибалистскую военную демократию Судей (шофетим)18, и военно-кре- стьянские царства, и Соломонов утонченный полуимперский деспотизм Х столетия до н.э., и последующие полосы упадка, почти что исчезновения и – возрождения. Грозное пророче- ство Исайи Первого о близящейся гибели Боцры – столицы близкородственных евреям эдомитян – имеет прямое отношение к возможным историческим злоключениям самого Израи- ля:
Колючками зарастут дворцы ее, крапивой и репьем – твердыни ее, жильем шакалов станет она, прибежищем страусов...19
Впрочем, для авторов текстов Ветхого Завета Израиль имеет несказанно трудную, но спасительную альтернативу этой общеориентальной циклике и всераспаду. Это – вер- ность избранному договору-Завету. Верность не только в нравственной области (честность, солидарность в собственном народе, милосердие к иноплеменнику и рабу), но и в сфе- ре религиозно-культурной: исполнение Моисеева Декалога, непрерывная эстафета изучения священных текстов и литургических традиций, красота рецитации и пения, понимание связи богослужения, поэзии и праздника20. Это – то самое, что дает силу выносить все ужасы и превратности истории. Опыт бережения и благоговения сквозь превратности времен со- общает истории некоторый запас прочности. Но тогда акцент на этнофизическое родство отходит на второй план, уступая место осознанной духовной преемственности21. Не случайно же последующая рефлексия и Евангелия и Талмуда – каждая на свой лад – говорит о легкости духовного бремени перед лицом мирских тягот22.
«Сквозная сага» малого и, казалось бы, перманентно обреченного народа, сложившегося и осознавшего себя на стыке Евразии и Африки, перерастает в Священную историю человечества – перманентно обреченного, но отыскивающего пути и силы самовосстановления.
Вообще, надобно заметить: «чистых» народов, куль- тур и языков не существует. Предки любого из человеческих массивов, проницая друг друга, тысячелетиями передвига- лись по ойкумене. Челночные – добровольные или вынуж- денные – движения этносов и групп с Востока на Запад и с Запада на Восток образуют один из центральных сюжетных стержней библейских повествований. Этот процесс продол- жается и ныне. История непрерывно как бы тасует колоду своих биогенетических и культурных кодировок...
Так что один из важнейших историологических библейских уроков заключается в том, что история строится не только по правилам, но и по обходам правил. Или, точ- нее, по одним правилам, которые помогают обойти другие, тем самым образуя сложнейшие, едва ли не минные поля человеческой свободы. Но, в конечном счете, как полагают библейские повествователи, не сегодня, не завтра, но в не- коем почти непредсказуемом в земных перспективах будущем враждующие на протяжении истории народы могут оказаться присужденными друг другу во благе.
Легендарный исход взбунтовавшейся толпы полупод- невольных государственных рабочих из Египта, из «дома рабства» (бейт авадим)23 под предводительством Моисея – центральное событие ветхозаветной истории. И более того: по определению Книги Исхода – основное событие в личной судьбе каждого иудея сквозь поколения и века24. Согласно словам из чинопоследования Пасхальной трапезы (Седера), Исход есть «время нашей свободы», или же – по полисемич- ности этого словосочетания – «празднество нашей свободы (зман херутену)».
Если искать реально-исторические прообразы ветхо- заветной мифологемы Исхода из Египта в Степь, в пустынную волю, то, согласно исследованиям Б.А. Тураева, эпоха Рамсе- сидов (XIII в. до н.э.) ознаменована целой чередой волнений (забастовки, драки, грабежи, жалобы по начальству) занято- го в оборонном, храмовом и гробничном строительстве «госу- дарственного пролетариата»...25
Итак, рабство синонимично смерти26; противление рабству как смерти знаменует собой рубеж неподлинной и подлинно человеческой реальности, рубеж пассивного погру- жения в социальную эмпирику и пророческой одухотворенно- сти как некоей смутной, нечеткой, рискованной, но долговре- менной и насущной стратегии человеческой свободы, рубеж деградации и Искупления, рубеж жизни потерянной и жизни обретенной27. Согласно предписаниям Ветхого Завета, иудей, находясь в рабах у иудея, подлежит освобождению (причем с материальной поддержкой) на седьмой год рабства; иудей, находясь в рабах у иноплеменника, подлежит (в принципе) выкупу единоверцами; иноплеменник, находясь в рабах у иу- дея, должен иметь минимум гарантий жизни, здоровья и до- стоинства (в том числе субботний отдых, право участвовать вместе с хозяевами в праздниках Седмиц и Кущей28, право – по вере – присоединяться к израильскому народу и тем са- мым преодолевать свой рабский статус29). Разумеется, что в ходе территориальной и социально-государственной стабили- зации Древнего Израиля в этом обществе стали выстраивать- ся естественные для любого из традиционных обществ субэт- нические и полукастовые внутренние барьеры, однако почти утратившие свой смысл после разрушения Второго Храма и наступления безусловно диаспорного существования30.
Рабству попущено в истории, но, в конечном счете, Сам Господь (причем через историю Израиля и его текстов) противостоит рабскому миропорядку в падшем человечестве:
Если спросит тебя сын /.../,
скажешь тогда сыну своему:
«Рабами были мы у фараона в Египте, но вывел нас из Египта Господь рукою могучею /.../»31
Как считает семитолог из Принстонского университета, афро-американский раввин Эфраим Исаак (Ephraim Isaac), сама библейская антитеза свободы и рабства оказа- лась в истории Западной цивилизации как бы духовно-нрав- ственной бомбой замедленного действия под всем институтом рабства и предпосылкой пророческого сознания среди самих рабов. Рабби Эфраим пишет в этой связи: «Как ни манипули- руй библейским текстом, во зло или во благо, самым важным для них – рабов – оказался образ Моисея и то, как народ Из- раилев одержал победу над египтянами. Песни, которые пели рабы32, сказки, которые они слагали, вдохновлялись истори- ей Исхода»33.
Действительно, как замечает польский библеист, нар- ратив Исхода поневоле ставит каждого, кто относит себя к библейской традиции, в положение внутренней солидарности с теми, кто порабощен и обездолен34. Другое дело, сколь ис- кренна и продуманна или же сколь демагогична эта солидар- ность и где грань между творческим синдромом сострадания и свободы и заново порабощающим синдромом отмщении злорадства. Но это – уже особый разговор...
***
Сюжет свободы и рабства (в откровенных и прикро- венных формах последнего) как был, так и остается цен- тральным среди сюжетов всечеловеческой саги. Рабство у бесчинной власти, у бесчинных экономических интересов, у зарвавшихся институций, у фантомов коллективного созна- ния, у другого человека, у незрелых страстей собственного сердца может иметь какие угодно – восточные и западные, южные и северные, консервативные и революционные, рели- гиозные и антирелигиозные, традиционные и информацион- ные – обертоны. Но «внутренняя форма» рабства всегда еди- на: один из нынешних русских востоковедов и африканистов определил ее как «присвоение человека»35. Рабство всегда так или иначе вплетено в эмпирическую данность наших со- циокультурных и психологических состояний. Свободе же ни- когда не дано наглядно овеществиться и актуализироваться в истории. Она – именно как свобода – всегда недосказана.
Не случайно же Гегель описывал произвол и бесчинство во имя свободы как на самом себе помешавшееся рабство36. Но вектор свободы – и это один из центральных историологических уроков Ветхого Завета – есть то, что о-смысливает историю и чем о-смысливается история. Стало быть, то, что делает историю носителем некоторого смысла и – одновременно – пред- метом познания. И это при том, что история – как учили нас и Кроче, и Вебер, и Кареев – не несет в себе никаких «законов» и «субстанций». Она несет в себе другое: реализуемые в структурах и противоречиях языка, социальности и культуры человеческий опыт и человеческие смыслы. Смыслы, прелом- ляемые и транслируемые во времени.
А что же касается нарративов Ветхого Завета, история осмысливается и в самой себе, и в нас, и через любовь, тер- пение и веру Пророков, и через горькие вопрошания Иова, а подчас и через непокорство Авраама (смертельно рискующе- го из-за защиты осужденных городов потерять благоволение Бога)37, и через покаяние Ионы, и через Моисеев протест, и через его же кротость, и через понимание неизбывных проти- воречий человеческой жизни творцами Экклезиаста, Притчей и Псалтири, и через любовную верность Руфи или Эсфири38. Избыточность нарративных, культурных и духовных ассоци- аций ветхозаветных текстов, открываясь разнообразию жиз- ненных ситуаций и человеческих типов, открываясь внутрен- ней многогранности индивидуальных душ, оборачивается нашей собственной свободой.
Собственно, обо всем об этом – и стихи одного из ве- личайших выразителей духовного и поэтического опыта хри- стианской России – Вл. Соловьева:
«Заключены в темнице мира тленной И дань платя царящей суете,
Свободны мы в божнице сокровенной Не изменять возвышенной мечте.
Пусть гибнет всё, что правды не выносит, Но сохраним мы вечности залог, –
Того, что Дух бессмертный тайно просит, Что явно обещал бессмертный Бог».
Здесь одно лишь малое уточнение: интуиция свободы, которая в старомодном поэтическом дискурсе русского мыс- лителя именуется «возвышенной мечтой», на деле явила себя на протяжении последних тысячелетий как духовная шифро- грамма истории. Или даже – как некая неуловимая, но живая ее «материя», как хлеб и вино истории.
***
Тогда вопрос: почему во главу угла нашей книги о философии права поставлена проблематика Библии, а точнее – проблематика Пятикнижия как базового, «кодового» текста39 не только библейской мысли, но и всей последующей большой иудео-христианской цивилизации?
Я не случайно обмолвился мыслью о философии права как об особой форме осмысления связи человеческих поколений – прошлых, настоящих и будущих – сквозь века и века. Работа с библейскими текстами требует от нашего мышления подлинного историзма. Последний же, в свою очередь, как писал Бенедетто Кроче, требует, с одной стороны, умения работать с документальным наследием прошлого, а с другой – философской способности видеть в источниках и в запе- чатленных ими явлениях и событиях некоторый смысловой порядок, или, по терминологии Кроче, – ordine logico40.
Если говорить об опыте прошлого, то библейские тек- сты дают нам представления о Божеском и человеческом в синкретической связи с древнейшим опытом человеческой культуры: с литургическими практиками, с практиками мо- литвенного опыта и предощущения будущего41. Что же ка- сается судеб настоящего и будущего, то именно библейское наследие – как никакое другое из наследий – ставит во главу угла связь нашего отношения к Святыне с отношением к дру- гому человеку42: «… законник, искушая Его, спросил, говоря: Учитель! Какая наибольшая заповедь в Законе? Иисус сказал ему: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим» – - Сия есть первая и наибольшая заповедь;
- Вторая же подобная ей: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя»;
На сих двух заповедях утверждаются весь Закон и Пророки».
Собственно, в этих словах Иисуса Христа и сконцен- трирован, как в некоей хрустальной линзе, тот библейский луч, который воспламеняет силами жизни и смысла все наше существование, вне зависимости от того, сколь серьезно отда- ем мы себе в этом отчет. Но мы должны знать свои духовные, культурно-исторические, философские и правовые предпо- сылки, чтобы достойно и свободно жить.
А ближний – это вовсе не обязательно сосед, приятель или соплеменник, о чем говорил еще Христос в притче о ми- лосердном самарянине: это, прежде всего, другой человек в его человечности; может быть, даже другой веры и другого рода-племени44. А уж в нынешнем глобализованном мире – в отличие от мира древнего, с его жесткими местническими, религиозными и этнокастовыми барьерами, – различие между «ближним» и «дальним» выглядит существенно размытым. Ибо не велик этот живой и пронизанный современными свя- зями сгусток космической материи, имя которому – Земля.
***
И все же надо иметь в виду, что библейский луч, проходя через земные линзы языков, культур, социальных связей, индивидуальных существований, претерпевает спектральное разложение, которое оказывается не только источником новых сложностей в межчеловеческих отношениях, но и источником пестроты и многоцветья взаимодействующих человеческих миров.
Все мы живем в стране Украина, где сама идея права, к сожалению, все еще «рифмуется» прежде всего представлениями о воле начальства, об упреждающих репрессиях, о возмездных наказаниях, о притязаниях властей, о Бог весть кем сочиненных регулятивах... Воистину, «если свет, который в тебе, – тьма, то како- ва же тьма?»45
Вот почему так ценно обращение к библейским корням философии права (в частности, и к Пятикнижию как «стартовому» библейскому тексту) для тех, кто озабочен чаянием и обоснованием человеческого достоинства, взаимопонимания и свободы.
-------------//////-------------
Церква взяла під свій захисний омофор Петра Порошенка
Церква користується своїм правом критики світської влади, та підтримки своїх вірних мирян, в тому числі, народних депутатів і державних діячів, яких аморальна світська влада несправедливо і протизаконно політично переслідує.
Вселе́нський патріарха́т Константино́поля і його дочірня автокефальна метрополія - Православна Церква України є головними гарантами свободи совісті і виразниками суспільної думки в Україні.
Церква взяла під свій захисний омофор народного депутата Петра Порошенка.
Ця благословенна дія відповідає вічному сакральному статусу Храма Божого, як притулку для усіх, кого влада несправедливо і незаконно гнобить, та переслідує.
І нехай ніхто, - ні друзі ні вороги, не мають жодних сумнівів в тому, що ПОРОШЕНКО вийде переможцем,- з честю і славою! Господь і його Свята церква не допустять ганьби та приниження Гетьмана, який у 2018 році, разом із ТОМОСОМ, повернув українському народу його рідну Українську Автокефальну Помісну Православну церкву.
Амен !
Судьба иудаизма в начале эры после Р. Х.
Литература: Болотов.
Как мы уже говорили, иудео-христианские группы в течение долгого времени не порывали с иудаизмом, в надежде на полное обращение иудейского народа. В 66 г., когда началось иудейское восстание и в Палестину были введены римские войска, христиане удаляются из Иерусалима в Заиорданье. Несомненно, они вспомнили слова Спасителя: «Итак, когда - 41 - увидите мерзость запустения, реченную через пророка Даниила, стоящую на святом месте, — читающий да уразумеет, — тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы» (Мф 24:15-16). С этого момента иудеи стали рассматривать их как предателей. Однако после отвержения Христа иудаизм претерпел резкое изменение. По существу, ветхозаветный иудаизм и новозаветный иудаизм — это две совершенно разные религии. Чаяния Мессии окончательно сфокусировались в политической сфере. Уже в первой иудейской войне Менахем Галилеянин и Шимон Бар-Гиора объявили себя царямимессиями. После долгой и изнурительной осады Иерусалим был взят в 70 г. сыном императора Веспасиана — Титом. Храм был разрушен и сожжен. Синедрион переселился в палестинский прибрежный город Ямнию. Там же была основана академия, которая проделала огромную законотворческую работу. В Ямнии было положено начало формирования еврейского ветхозаветного канона. В 85 г. определением синедриона в синагогальное богослужение была включена формальная анафема: «Да будут внезапно уничтожены назаряне и все еретики; и да будут они истреблены из Книги Жизни». Последние годы ямнийского синедриона связаны с именем равви Аки-вы — очень чтимого среди иудеев толкователя и глубокого знатока Писания. Но, когда началось восстание Шимона Бар-Косбы (132 г.), он поддержал провозглашение его новым мессией и нарек ему новое имя — Бар-Кохба, что значит «Сын звезды». Началась новая иудейская война 132-135 гг. По всей видимости, равви Акива был одним из ее вдохновителей. После необычайно жестоких и кровопролитных боев Иерусалим был вновь взят и вновь до основания разрушен. Улицы его были распаханы, и на его месте был выстроен новый языческий город под названием Элия Капитолина (в честь императора Публия Элия Адриана). Евреям под страхом смерти запрещалось проживать в нем, и только раз в году, в 9-й день еврейского месяца Аба, за установленную плату они допускались в город оплакивать свои святыни. Новый синедрион был открыт в городе Уша в Галилее, а затем переехал в столицу Галилеи Тиверию. В нем была продолжена работа по разработке ветхозаветного канона. Два сборника, Мишна (свод законов) и Гемара (комментарии к законам), составили Талмуд. Именно в этот период было окончательно определено лицо современного иудаизма. Все ветхозаветные тексты тщательно пересматривались и редактировались. В частности, из них вычищались все места, на которые ссылались или могли ссылаться христиане как на исполнения пророчеств о Христе. Там было положено начало созданию канонической для иудаизма версии Ветхого Завета — так называемой Масоретской версии, работа над которой была завершена лишь в X в. Септуагинта была отвергнута. В Ямнии был сделан новый греческий перевод. Его автором стал прозелит из Понта (бывший христианин) по имени Аквилла. Работа над переводом была завершена в 140 г. И к этому времени стало ясно, что окончательное размежевание иудаизма и христианства совершилось.понеділок, 3 січня 2022 р.
субота, 1 січня 2022 р.
Поєднання Пороха з бандерівцями для Путіна це як Хрест Святий для чорта
Шановні друзі ! Хаверім якарім!
В перший день нового року, в день народження Провідника нашої Національної ідеї, провідника ОУН та УПА, Героя України Степана Бандери, в мене є до вас одне питання і одна теза.
1) Питання: - за 30 років відродження незалежної державності Єдиної Соборної України (від Сяну до Дону, чи стала Українська державницька національна ідея головною і беззаперечною базовою основою розбудови держави і виховання прийдешніх поколінь українського народу ? Або так: Чи маємо вже Бандерівську національну державу, чи тільки пройшли точку неповернення ?
Я, коли міркую над цим питанням, то весь час, чомусь, повторюю Ліну Костенко: Прости мене, мій замучений народе,
Що я мовчу. Дозволь мені мовчать!
Бо сієш, сієш, а воно не сходить.
І тільки змії кубляться й сичать.
Всі проти всіх, усі ні з ким не згодні.
(https://www.youtube.com/watch?v=CncwntzjTtc)
2) Теза : Чи не тому Порошенко програв президентські вибори 2019 р., що його не підтримали українські націоналісти -бандерівці ? Він же тоді програв не Зеленському, чи Юлі, а взагалі - бо набрав всього 15%, і в тих округах, де він в 2014 році мав 50 -60 % . Тоді за нього проголосувало 9,5 млн. виборців. А в 2019 – тільки 4,5 млн.
Таким чином, 5 млн. бандерівців відмовили в підтримці Порошенку ? А чому?
Є дуже багато причині факторів. Сьогодні я скажу лише про одну причину.
Починаючи з 2007 року, ось вже 15 років, 1 січня я виходжу на смолоскипну бандерівську ходу - від Тараса до Майдана. І ніколи там не було Порошенка – ні разу….
Не буде його і сьогодні, але вже з іншої причини…. Але я свято вірую в те що у 2022 році і Порох, і Юля, і Кличко, і Яценюк, і Тягнибок, та Ярошем з Білецьким та Кошулинським стануть на шлях каяття, і усі об’єднаються навколо НАЦІОНАЛЬНОЇ ІДЕЇ бандерівських ОУН-УПА-ПС-УНА-УНСО і «Свободи»).
І тоді Бандерівська Держава переможе усіх своїх ворогів. Ви всі чули , кого більш за все боїться Путін. Він їх назвав- «нацики». А ненавидить більш за все -кого? – «кто угодно пусть будет президентом на Украине, только не Порошенко » . )
Таким чином, поєднання Пороха з бандерівцями буде для Путіна страшніше аніж Хрест святий для чорта. А про зелену шмарклю нема чого й казати. Амен!
Підписатися на:
Дописи (Atom)