ГОСПОДЬ ЖДЕТ НАС

ГОСПОДЬ ЖДЕТ НАС Агарон-Аврагам КАБАК

Есть вера, основанная на экспериментальных или рассудочных доводах, вроде моих представлений о длине окружности и весе Земного шара, которых я сам не мерил и не взвешивал, или вера в существование витаминов и бацилл, которых я сам не исследовал и не видел. Есть и вера субъективная, истоки которой надо искать в сфере эмоций и желаний — например, моя вера в победу демократии над нацизмом.

В отличие от такой веры, вера религиозная есть глубокое душевное переживание, независящее от строгих аргументов логики и экспериментальной науки. Более того: религиозная вера начинается как раз там, где логика умолкает, где эксперимент кончается и научное исследование теряет силу. Логика и рассудок, на манер нерасторопных лакеев, постоянно опаздывающих с услугой своему господину, пытаются как-то услужить религиозной вере, когда в них уже нет никакой нужды — когда вера эта господствует в душе с полной силой, силой неколебимого факта.

Наука находится в плену у наших органов чувств; у нее нет ни желания, ни способности заглянуть за эту завесу. Довольствуясь отраженным светом нашего рассудка, она высвечивает крохи и кусочки осязаемого мира. До изучения же человека — сферы, которая, казалось бы, должна составить главный наш интерес, — наука не дошла: судьба человека, его предназначение на земле, цель его жизненного опыта, смысл его страданий и одиночества, битва добра со злом в самом человеке и вне его, мир скверны и мир святости и мучительное столкновение этих начал, стремление человека к победе добра, жажда узреть свет, доступный взору праведника, — все это лежит вне предела изучения и интересов точной, экспериментальной науки. Существует не для нее. Злодейство и скверна обозначаются на нашем горизонте пугающими очертаниями реальной жути, кладут гигантские тени, ужасая подлинностью и загадками своей сущности, а наука равнодушно игнорирует их. Так жизни, погибшие на потопленных кораблях, не интересуют специалиста по морским глубинам, так исследователь пиков Монблана не думает о судьбе альпинистов, погибших в пропастях и на склонах горы.

Лишь когда человек достигает того предела, за который уже не проникают световые нити нашего мышления, лишь там, где для науки начинается “хаос и тьма над бездною”, — лишь там и тогда загорается Перед человеком сияние веры и открывается ему Дух Божий, реющий над водами… Там прекращается одиночество человека — ибо за тем пределом он уже не пылинка, блуждающая в космической бесконечности. Как только человек приходит к признанию власти Духа, он от заблудившейся пылинки поднимается до служителя Духа, до уровня исполнителя своего нравственного предназначения на земле. Ангел зла со всей его ратью и все гигантские тени скверны и темных инстинктов уже не ввергают человека в ужас, потому что Создатель изначала освятил его на борьбу с ними — и с самим собой в той мере, в какой он является их пристанищем. Он верует в Дух, и поэтому верует в свою победу над врагами Духа.

Никогда не исчезало стремление человека к Богу, под Его сенью он всегда искал прибежища и защиты от личных мук и от мук человеческих вообще. Никогда не исчезало сознание, а точнее — глубокое внутреннее ощущение того, что все наше существование на земле и все дела наши — не что иное, как проявление этого Духа, правящего всем сущим. В истоках человеческой культуры непременно присутствует эта вера в Дух, вера в высшую справедливость, вера в нравственную миссию человека: во имя нее он жил, страдал и боролся во все времена и на всех перепутьях истории. Вера эта спасала его в годины самых великих потрясений, переживаемых человечеством. Человек боролся со своим отчаянием и во времена вселенского потопа, и в часы, когда он предавался скверне, слабости и отчаянию, и, в конечном счете, выплывал на поверхность. Вера в Дух и непрекращающаяся битва за его победу, вера в Бога и в истину Его всегда были для человека тем масличным листом, который в клюве голубя возвестил Ною конец потопа…

В новое время мы стали свидетелями великого перелома в мировоззрении людей. Вера в царство Духа уступила место новой языческой вере — культу первичности материи и приоритета материальных благ. Вместо Бога — идолы рычага и мотора. Вместо духовно-нравственных побуждений — наука и техника, вместо души — желудок, вместо праведности — власть. Духовность, если и не изгнана окончательно, то низведена до положения прислуги материализма, его служебного придатка. Целое поколение воспитывалось в этом идолопоклонстве. Новое поколение нашло перед собою готовую, накатанную дорогу к поклонению грубой силе, которая использует духовность и мораль для своих надобностей, к национальному самолюбованию, к шовинистической агрессивности, к расовым теориям, к “праву” сильного. Переживаемая нами катастрофа — прямое следствие этого мировоззрения, овладевшего умами в новое время.

Стоит ли говорить о крахе наших устоев в диаспоре под ударами потопа, увлекшего весь мир, о разбившихся, разлетевшихся, размолотых в прах органах нашего национального организма? Не могу, однако, не сказать о постигшем нас еще накануне потопа великом бедствии — о том самом идолопоклонстве, которое разъело в нас все наши опоры и основы. Целое поколение выросло без Бога, без веры в то, что мы находимся в воле Духа. Мы брошены в мир земнее земного, в мир, где умолкли все великие веления нравственности. Где действуют только одни материальные побуждения, где в понятие успеха не вкладывается никакого иного содержания, кроме роста этих материальных сил. Эту приземленность мы принесли сюда, на эту землю, где нам заповедано быть избранным народом, святым народом в Святой земле. Когда беседуешь с воспитанником нашей школы, который пылает любовью к своей стране и своему народу, иной раз поражаешься пустоте, царящей в его душе. Как будто мы народ плебеев и парвеню — без великого наследия войн и страшнейших мук ради имени Его и Торы Его…

Нет спора: это поколение превратило нашу страну в луч света во мраке истории нашей, луч, устремленный в пространства грядущих времен; верно, что поколение это прошло сквозь горнило страданий и нашло в себе могучие живительные силы; верно и то, что оно сотворило великое чудо на путях нашей исторической судьбы, свет которого разлит и колышется по нашим нивам от севера до юга… Но сердце сжимает тревога за участь народа, складывающегося и подрастающего на этой Святой земле. Куда идет этот новый еврейский человек? Достанет ли у него сил выплыть из волн угрожающего нам потопа? Порядком вещей, волей нашей судьбы мы обречены быть численно небольшим народом в границах маленькой страны. Из каких родников почерпнет израильтянин духовную мощь и крепость, чтобы устоять перед чужой лавиной, угрожающей ему гибелью? Весь наш быт, ужасающий разброд, властолюбие, спекулянтство, жажда разбогатеть на чужом несчастье, ожесточение сердец, отказ замечать распространившиеся среди нас пороки — все это плохая гарантия, что мы выстоим в час великого испытания, потому что не вооружаем мы наших детей необходимым для этого нравственным мужеством.

Есть притча о путнике в пустыне, мучимом жаждою, который с трудом добрел до спасительного колодца. Вода, однако, глубоко — не достать рукой. Как же радовался страждущий, когда вдруг заметил бадью на длинном коромысле! Кто позаботился оставить этот черпак? Аноним, добрая душа, памятующая об одолеваемых муками жажды путниках. И сколько благодарности и благословений заслужит сей неизвестный друг! А мы — заготовили ли мы впрок для наших потомков тот самый черпак, чтоб было чем достать до живой воды, когда душа изойдет жаждой в пустыне народов? Поблагодарят ли они нас, когда увидят, что до животворного ключа далеко и руки не достигают?…

Все мы, господа, блуждаем в пустыне. Господь ждет нас, Он зовет нас.

Пойдем же к Нему навстречу как дети, делающие свои первые шаги: ноги заплетаются, они падают, но снова встают — ибо отец зовет их и они знают, что их поймают его руки. Упадем же в длани дожидающегося нас Отца Небесного.



Источник: